Соломон Кагна

Семейные тайны

        Отрывок из романа

          «Иллюзия выбора»

       С отцом у меня сложились особые отношения после одного случая. Было мне тогда шестнадцать лет. Я учился в десятом классе. Стоял октябрь – мой любимый месяц. В эту пору уже не жарко, но ещё не холодно. Часть листьев уже опала и шуршит под ногами в лесах и парках жёлто-коричневым ковром. Другая часть ещё красуется на деревьях, отливая солнечным светом. Золотая осень! Воздух влажный и потому удивительно чистый –  в нём почти нет пыли. Я бродил по Летнему саду, а когда его закрыли, пошёл на набережную Невы. На противоположном берегу, на Заячьем острове, гордо устремляется ввысь золочёный шпиль Петропавловской крепости. Нева здесь так широка, что больше похожа на озеро. Перспектива на Петропавловскую крепость и обширная водная поверхность складываются в фантастическую, сказочно-прекрасную картину, обрамлённую мостами Дворцовым и Троицким. Всё-таки не напрасно Ленинград называют красивейшим городом мира и музеем под открытым небом.

Домой я пришёл в начале двенадцатого. На шум открывающейся двери в коридор выскочил мой отец. Мне сразу показалось, что с ним что-то не так. Он  не замедлил это подтвердить, заорав благим матом:

       - Ты где был, негодяй?!

       От удивления я замешкался с ответом. Мне случалось возвращаться и позже, но это никогда никого не волновало. Какая же муха его укусила сегодня? Неприятности на работе, или опять разыгрывали с матерью сценки из семейной жизни? Моё молчание совершенно взбесило его.

       - Ты где был мерзавец?!! – взвился он пуще прежнего.

        Эти незаслуженные оскорбления так сильно испортили моё лирическое настроение, в котором я пребывал после прогулки по вечернему городу, что отвечать ему  я счёл ниже своего достоинства и, молча, прошёл мимо, направляясь в свою комнату, которую делил со старшим братом.

        Не успев ступить и нескольких шагов, я услышал за спиной какой-то странный, неясный шум и обернулся. От увиденного у меня глаза на лоб полезли. В прихожей с незапамятных времён стоял в углу дворницкий лом, невесть как туда попавший. Так вот, отец схватил этот лом, подбежал ко мне сзади и уже поднял его обеими руками вверх  с явным намерением ударить меня этим ломом по черепу. Вовремя я обернулся, иначе могла бы разыграться сценка, достойная кисти Репина. Видать, у  него совсем крыша съехала. Но размышлять на эту тему было некогда. Говорят, против лома нет приёма... Чепуха всё это, просто уметь надо. Я к этому времени уже два года занимался классической борьбой, у меня была какая никакая силёнка и координация движений. Я перехватил лом и без особого труда выворотил его из рук отца. При этом я  очень близко увидел его лицо. Это зрелище меня поразило. Сказать, что это лицо было белое как мел, значило ничего не сказать. Оно было бледно-зеленоватого оттенка, мне даже показалось, что от него исходило какое-то  фосфорическое сияние. Его глаза горели безумным огнём, как будто в них вставили электрические лампочки. И тут я по-настоящему испугался. А ну как сейчас его инфаркт хватит, или инсульт, или ещё чего-нибудь там, я не знаю! С тех пор, когда отец начинал награждать меня полупочтен-ными кличками, я больше никогда не заводился, а, наоборот, у меня на душе так легко становилось, пусть поорёт, пары выпустит, всё лучше, чем опять какой-нибудь фортель выкинет.

        Эта некоторая психическая неуравновешенность, видимо, досталась ему от своего отца, моего деда, которого я никогда не видел. Дед был мелким негоциантом или, как сказали бы сейчас, представителем малого и среднего бизнеса. Бабка как-то под настроение рассказывала мне, что его контора находилась недалеко от дома, и он непременно приходил обедать домой, если не был в деловой поездке. Когда час обеда приближался, бабка высовывалась из окна и внимательно наблюдала за горизонтом. Как только её благоверный показывался из-за угла, она опрометью кидалась наливать ему суп в тарелку. Манёвры бабки были далеко нелишними. Дед, как только приходил, сразу же садился обедать. Если суп, по его мнению, был очень горячим или слишком холодным, он небрежным движением руки смахивал тарелку с супом на пол и коротко приказывал:

       - Второе!

        При этом дед, по рассказам бабки, совсем не был таким монстром, как могло бы показаться из этого эпизода, просто таков был его купеческий норов. Бабку он очень уважал, выписывал ей наряды из-за границы. Она хвасталась, что одних только шляпок у неё был полный сундук. И вообще он был прекрасный семьянин. Своего сына, моего будущего отца, он каждое утро отправлял в гимназию на извозчике, а потом извозчик привозил для мальчика в гимназию горячий завтрак.

        Но недолго музыка играла... Залп «Авроры» возвестил о начале новой эры в истории человечества, и всё пошло прахом. Бабка рассказывала, что даже соль куда-то исчезла. Одной из граней бизнеса моего деда была заготовка кишок и последующая поставка их на колбасный завод. Когда соль пропала, ему пришлось вскрывать бочки с засоленными кишками и вытаскивать оттуда сохранившуюся соль, которую и употребляли в пищу за неимением лучшего.

       Затем наступил НЭП. Мой дед, несмотря на всю свою сообразительность и деловую хватку, имел наивность поверить вождю мирового пролетариата, что НЭП - это «всерьёз и надолго». Впрочем, он довольно быстро разобрался в обстановке и попытался рвануть в Америку. Дальше его следы теряются. Мне так и не удалось выяснить, осуществил ли он своё намерение, или его за какие-то дела успели перехватить и отправить в обратном направлении.

        Семейные тайны  хранились за семью замками, и проникнуть в них было непросто. Я знал, что младший брат моей бабки живёт в Казахстане, но не придавал этому особого значения. Оказалось, что раньше он жил в Ленинграде. Как-то раз он имел глупость сболтнуть своим собутыльникам, что Тухачевский не мог быть предателем. Через некоторое время, однажды ночью, за ним пришли. После этого у него появилось достаточно времени посидеть и подумать, кем мог, а кем не мог быть Тухачевский. Бабкин братец отсидел свой червонец от звонка до звонка с последующим поселением в Казахстан. В Ленинград он больше не вернулся. Там, в Казахстане, он со временем устроился на работу, женился и, когда пробил его час, почил в Бозе.

        Я всегда считал старшую сестру моего отца, Анну, старой девой, но как-то, разбирая старые книги, я наткнулся на папку с материалами судебного дела, из которого  уразумел, что мои родственники вели в своё время длительную тяжбу по квартирному вопросу. В свидетельских показаниях я прочёл, что Анна жила в то время отдельно от других родичей со своим мужем. Мне стало интересно узнать, чем же закончилось её замужество. Выбрав подходящий момент, я попытался её разговорить, и она, разоткровенничавшись, рассказала, что в один прекрасный день к ним в гости зашёл приятель её мужа. Анна как раз намедни достала немного осетринки, которой хватило только на две порции – для её мужа и его приятеля. Тот, как человек благовоспитанный, решил затеять светскую беседу, обратившись к Анне с вопросом:

        - А Вы почему не кушаете?

        Анна не успела и рта открыть, как её супруг за неё ответил:

        - Она и так толстая!

         Правду сказать, Нюшечка и в самом деле была, мягко выражаясь, немного полновата. Может быть, именно поэтому эти слова привели её в дикую ярость. Она схватила сковородку, на которой только что жарила осетринку, и со всего маху хрястнула своего благоверного по его тупой башке. Тот, в свою очередь, счёл это достаточным поводом для развода.

        Семейные тайны тщательно охранялись, по крайней мере, от меня. Только совсем случайно приоткрывалась перед моими глазами завеса на события прошлого. Я был в семье самым младшим, и все считали меня маленьким несмышлёнышем, даже мой брат, который был всего на четыре года старше меня. А о чём серьезном можно говорить с таким малышом? С годами я вымахал в верзилу ростом в метр восемьдесят с гаком, но отношение ко мне не изменилось. Правда, называть меня маленьким, стало уже как-то не с руки, и мне придумали имя, которое вполне могло бы подойти индейцу: Большой Ребёнок.

«Семейные тайны» впервые напечатаны в журнале «Иные берега» 7 / 2008